Неточные совпадения
А уж куды бывает метко все то, что
вышло из глубины Руси, где нет ни немецких, ни чухонских, ни всяких иных племен, а всё сам-самородок, живой и бойкий русский
ум, что
не лезет за словом в карман,
не высиживает его, как наседка цыплят, а влепливает сразу, как пашпорт на вечную носку, и нечего прибавлять уже потом, какой у тебя нос или губы, — одной чертой обрисован ты с ног до головы!
— Зря ты, Клим Иванович, ежа предо мной изображаешь, — иголочки твои
не страшные,
не колют. И напрасно ты возжигаешь огонь разума в сердце твоем, — сердце у тебя
не горит, а — сохнет. Затрепал ты себя — анализами, что ли,
не знаю уж чем! Но вот что я знаю: критически мыслящая личность Дмитрия Писарева, давно уже лишняя в жизни,
вышла из моды, — критика выродилась в навязчивую привычку
ума и — только.
Она знала, у кого спросить об этих тревогах, и нашла бы ответ, но какой? Что, если это ропот бесплодного
ума или, еще хуже, жажда
не созданного для симпатии, неженского сердца! Боже! Она, его кумир — без сердца, с черствым, ничем
не довольным
умом! Что ж
из нее
выйдет? Ужели синий чулок! Как она падет, когда откроются перед ним эти новые, небывалые, но, конечно, известные ему страдания!
И язык изменяет ей на каждом шагу; самый образ проявления самоволия мысли и чувства, — все, что так неожиданно поразило его при первой встрече с ней, весь склад
ума, наконец, характер, — все давало ей такой перевес над бабушкой, что
из усилия Татьяны Марковны — выручить Веру
из какой-нибудь беды,
не вышло бы ровно ничего.
Другая причина — приезд нашего родственника Бориса Павловича Райского. Он живет теперь с нами и, на беду мою, почти
не выходит из дома, так что я недели две только и делала, что пряталась от него. Какую бездну
ума, разных знаний, блеска талантов и вместе шума, или «жизни», как говорит он, привез он с собой и всем этим взбудоражил весь дом, начиная с нас, то есть бабушки, Марфеньки, меня — и до Марфенькиных птиц! Может быть, это заняло бы и меня прежде, а теперь ты знаешь, как это для меня неловко, несносно…
«Это
не бабушка!» — с замиранием сердца, глядя на нее, думал он. Она казалась ему одною
из тех женских личностей, которые внезапно
из круга семьи
выходили героинями в великие минуты, когда падали вокруг тяжкие удары судьбы и когда нужны были людям
не грубые силы мышц,
не гордость крепких
умов, а силы души — нести великую скорбь, страдать, терпеть и
не падать!
— Вот видите, без моего «
ума и сердца», сами договорились до правды, Иван Иванович! Мой «
ум и сердце» говорили давно за вас, да
не судьба! Стало быть, вы
из жалости взяли бы ее теперь, а она
вышла бы за вас — опять скажу — ради вашего… великодушия… Того ли вы хотите? Честно ли и правильно ли это и способны ли мы с ней на такой поступок? Вы знаете нас…
Возделанные поля, чистота хижин, сады, груды плодов и овощей, глубокий мир между людьми — все свидетельствовало, что жизнь доведена трудом до крайней степени материального благосостояния; что самые заботы, страсти, интересы
не выходят из круга немногих житейских потребностей; что область
ума и духа цепенеет еще в сладком, младенческом сне, как в первобытных языческих пастушеских царствах; что жизнь эта дошла до того рубежа, где начинается царство духа, и
не пошла далее…
О, по моему, по жалкому, земному эвклидовскому
уму моему, я знаю лишь то, что страдание есть, что виновных нет, что все одно
из другого
выходит прямо и просто, что все течет и уравновешивается, — но ведь это лишь эвклидовская дичь, ведь я знаю же это, ведь жить по ней я
не могу же согласиться!
Выходило все-таки «
не то»… И странно: порой, когда я
не делал намеренных усилий, в
уме пробегали стихи и рифмы, мелькали какие-то периоды, плавные и красивые… Но они пробегала непроизвольно и
не захватывали ничего
из жизни… Форма как будто рождалась особо от содержания и упархивала, когда я старался охватить ею что-нибудь определенное.
— Ведь скромница была, как жила у отца, — рассказывала старуха, — а тут девка
из ума вон. Присунулся этот машинист Семеныч, голь перекатная, а она к нему… Стыд девичий позабыла, никого
не боится, только и ждет проклятущего машиниста. Замуж, говорит,
выйду за него… Ох, согрешила я с этими девками!..
— Я
не знаю, как у других едят и чье едят мужики — свое или наше, — возразил Павел, — но знаю только, что все эти люди работают на пользу вашу и мою, а потому вот в чем дело: вы были так милостивы ко мне, что подарили мне пятьсот рублей; я желаю, чтобы двести пятьдесят рублей были употреблены на улучшение пищи в нынешнем году, а остальные двести пятьдесят — в следующем, а потом уж я
из своих трудов буду
высылать каждый год по двести пятидесяти рублей, — иначе я с
ума сойду от мысли, что человек, работавший на меня — как лошадь, — целый день,
не имеет возможности съесть куска говядины, и потому прошу вас завтрашний же день велеть купить говядины для всех.
— Вот и я! — дружески и весело заговорил князь, — только несколько часов как воротился. Все это время вы
не выходили из моего
ума (он нежно поцеловал ее руку), — и сколько, сколько я передумал о вас! Сколько выдумал вам сказать, передать… Ну, да мы наговоримся! Во-первых, мой ветрогон, которого, я вижу, еще здесь нет…
Для постыдного и люди должны быть постыдные, прожженные, дошлые люди, которые могут и пролезть, и вылезть, и сухими
из воды
выйти, — куда же им с их простотой! ведь им и на
ум ничего постыдного
не придет!
— Уж и я его
из виду потерял, — продолжал Зухин, — в последний раз мы с ним вместе Лиссабон разбили. Великолепная штука
вышла. Потом, говорят, какая-то история была… Вот голова! Что огня в этом человеке! Что
ума! Жаль, коли пропадет. А пропадет наверно:
не такой мальчик, чтоб с его порывами он усидел в университете.
«Успеешь, крыса, выселиться
из корабля! — думал Петр Степанович,
выходя на улицу. — Ну, коли уж этот “почти государственный
ум” так уверенно осведомляется о дне и часе и так почтительно благодарит за полученное сведение, то уж нам-то в себе нельзя после того сомневаться. (Он усмехнулся.) Гм. А он в самом деле у них
не глуп и… всего только переселяющаяся крыса; такая
не донесет!»
Он имел доброе сердце и просвещенный
ум, но был беден и дорожил жалованьем. Впоследствии мы узнали, что и у исправника, и у его помощника тоже были добрые сердца и просвещенные
умы, но и они дорожили жалованьем. И все корчевские чиновники вообще. Добрые сердца говорили им: оставь! а жалованье подсказывало: как бы чего
из этого
не вышло!
И так меня этот сон расстроил, что уж и
не знаю, как с собой благороднее порешить: утопиться или повеситься?"Но новгородцы, видя, что у князя ихнего
ум свободный, молчали, а про себя думали:
не ровен случай, и с петли сорвется, и
из воды сух
выйдет — как тут советовать!
День потянулся вяло. Попробовала было Арина Петровна в дураки с Евпраксеюшкой сыграть, но ничего
из этого
не вышло.
Не игралось,
не говорилось, даже пустяки как-то
не шли на
ум, хотя у всех были в запасе целые непочатые углы этого добра. Насилу пришел обед, но и за обедом все молчали. После обеда Арина Петровна собралась было в Погорелку, но Иудушку даже испугало это намерение доброго друга маменьки.
— Видел и я, — у меня глаз-то, правда, и стар, ну, да
не совсем, однако, и слеп, — формы
не знает, да кабы
не знал по глупости, по непривычке —
не велика беда: когда-нибудь научился бы, а то
из ума не знает; у него
из дела
выходит роман, а главное-то между палец идет; от кого сообщено, достодолжное ли течение, кому переслать — ему все равно; это называется по-русски: вершки хватать; а спроси его — он нас, стариков, пожалуй, поучит.
— Эх, голова, голова ты, Василий Васильич! — возразил столоначальник. — Умней тебя, кажется, в трех столах
не найдешь, а и ты мелко плаваешь. Я, брат, на своем веку довольно видел материала,
из которого
выходят настоящие деловые люди да правители канцелярии; в этом фертике на волос нет того, что нужно. Что умен-то да рьян, — а надолго ли хватит и
ума и рьяности его? Хочешь, об заклад на бутылку полынного, что он до столоначальника
не дотянет?
— Кому наука в пользу, а у кого только
ум путается. Сестра — женщина непонимающая, норовит все по-благородному и хочет, чтоб
из Егорки ученый
вышел, а того
не понимает, что я и при своих занятиях мог бы Егорку навек осчастливить. Я это к тому вам объясняю, что ежели все пойдут в ученые да в благородные, тогда некому будет торговать и хлеб сеять. Все с голоду поумирают.
— Ты и слушай!.. Ежели мой
ум присовокупить к твоей молодой силе — хорошую победу можно одержать… Отец твой был крупный человек… да недалеко вперед смотрел и
не умел меня слушаться… И в жизни он брал успех
не умом, а сердцем больше… Ох, что-то
из тебя
выйдет… Ты переезжай ко мне, а то одному жутко будет в доме…
Феона. Ну, какой в тебе
ум? Делом тебе надо заниматься, а ты про любовь в голове держишь. И вся эта мечта твоя ни к чему хорошему
не ведет, окромя к пьянству. Сколько еще в тебе, Аполитка, глупости этой самой, страсть! Учат тебя, учат, а все еще она
из тебя
не выходит.
— Ах, досада! ведь достанется же такая судьба! — восклицает Зина, топнув ногою от нетерпения. — Вот почему, если это вам до сих пор неизвестно:
не говоря уже о всех других нелепостях, — воспользоваться тем, что старикашка выжил
из ума, обмануть его,
выйти за него, за калеку, чтоб вытащить у него его деньги и потом каждый день, каждый час желать его смерти, по-моему, это
не только вздор, но сверх того, так низко, так низко, что я
не поздравляю вас с такими мыслями, маменька!
Чаи́ гони,
гони, поэт, варенье!»
Слеза
из глаз у самого —
жара с
ума сводила,
но я ему —
на самовар:
«Ну что ж,
садись, светило!»
Черт дернул дерзости мои
орать ему, —
сконфужен,
я сел на уголок скамьи,
боюсь —
не вышло б хуже!
Окоемов. Непременно, Федор Петрович, непременно. (Аполлинарии.) Ведь умных и дельных людей ни за что
не заманить в нашу компанию. Они очень хорошо знают, что учить вас и нас уму-разуму напрасный труд, что ровно ничего
из этого
не выйдет; а он жертвует собой и
не жалеет для вас красноречия.
Как ни высоко стал Петр своим
умом и характером над древнею Русью, но все же он
вышел если
не из народа, то по крайней мере
из среды того самого общества, которое должен был преобразовать.
Выйдет ли что-нибудь
из этих хлопот, надежд и верований — это вопрос другой, и ежели ты хочешь, чтоб я ответил на него по совести, то изволь, отвечу:
не выйдет ничего, потому что у тебя и на
уме ничего такого, чтоб что-нибудь
вышло, — нет.
—
Не приедет Мартын Петрович! — шепнул мне Сувенир,
выходя вместе со мною после обеда
из столовой. — Вы посмотрите, что с ним сталось!
Уму непостижимо! Я полагаю, он, что и говорят-то ему — ничего
не понимает. Да! Прижали ужа вилами!
В наш век, на дело
не похоже,
Из моды
вышла простота,
И без богатства
ум — все то же,
Что без наряда красота.
У нас теперь народ затейный,
Пренебрегает простотой:
Всем мил цветок оранжерейный,
И всем наскучил полевой.
Оставшись одна, Марфа Андревна искала теперь в своем
уме решения, что она должна сделать? как ей поступить? Решение
не приходило, и Марфа Андревна легла спать, но
не спала. Решение
не приходило и на другой день и на третий, и Марфа Андревна целых три дня
не выходила из своей комнаты и
не пускала к себе сына.
Что же далее? Насмотрелся он всего по походам в России: ему
не понравился дом, где батенька жили и померли. Давай строить новый, да какой? В два этажа, с ужасно великими окнами, с огромными дверями. И где же? Совсем
не на том месте, где был наш двор, а
вышел из деревни и говорит: тут вид лучше. Тьфу ты, пропасть! Да разве мы для видов должны жить? Было бы тепло да уютно, а на виды я могу любоваться в картинах. На все его затеи я молчал, —
не мое дело, — но видел, что и великие
умы могут впадать в слабость!
Во всяком случае, то, что творится в нём,
не есть начало увлечения женщиной, это протест
ума, оскорблённого столкновением,
из которого он
не вышел победителем, хотя его противник детски слаб. Нужно говорить с этой девушкой образами. Его обязанность — уничтожить её дикие понятия, разрушить все эти грубые и глупые фантазии, впитанные её мозгом. Нужно обнажить её
ум от заблуждений, очистить, опустошить её душу, тогда она будет способна и вместить в себя истину.
От 26 сентября. «Я тебе еще
не писала, что на днях должно
выйти новое сочинение Гоголя, содержание которого неизвестно; оно печатается под величайшим секретом в Петербурге по его поручению; ждем и нетерпеливо, что может оно заключать? У нас же прошли слухи, что будто это отрывки
из его переписки с друзьями, что будто он сжег второй том „Мертвых душ“ и так далее; слухи, по которым должно заключить, что он
не совсем в здравом
уме, по крайней мере слишком односторонен».
Должно упомянуть, что в это время
вышли из печати вторые «Три повести» Павлова, что, сравнивая их с прежними, многие нападали на них, а Гоголь постоянно защищал, доказывая, что они имеют свое неотъемлемое достоинство: наблюдательный
ум сочинителя и прекрасный язык, и что они нисколько
не хуже первых.
— А то
не по нраву, что
не люблю, коли говорят неправду, — отвечала Грачиха, —
не от бога ваши молодые господа померли, про сынка, пускай уж,
не знаем, в Питере дело было, хоть тоже слыхали, что из-за денег все
вышло: он думал так, что маменька богата,
не пожалеет для него, взял да казенным денежкам глаза и протер, а выкупу за него
не сделали. За неволю с
ума спятишь, можо,
не своей смертью и помер, а принял что-нибудь, — слыхали тоже и знаем!
И отправляют парнишку с Веденеем Иванычем, и бегает он по Петербургу или по Москве, с ног до головы перепачканный: щелчками да тасканьем
не обходят — нечего сказать — уму-разуму учат. Но вот прошло пять лет: парень
из ученья
вышел, подрос совсем, получил от хозяина синий кафтан с обувкой и сто рублей денег и сходит в деревню. Матка первое время, как посмотрит на него, так и заревет от радости на всю избу, а потом идут к барину.
— Ну! ах да, я тебе после все расскажу! Вот, ей-богу, сам виноват, а совсем
из ума вышло, что
не хотел ничего говорить, покамест
не напишу четырех листов; да вспомнил про тебя и про них. Я, брат, и писать как-то
не могу: все об вас вспоминаю… — Вася улыбнулся.
—
Из ума у меня
не выходишь, — с озабоченным видом продолжала Манефа. — Надо мне хорошенько с тобой посоветовать.
Не выходит из мыслей дочь-покойница,
не сходит и обидчик с
ума…
Патап Максимыч ушел в свою заднюю, прилег уснуть, но сон
не брал его. Настины слова
из ума не выходили: «Девка с норовом, — думал он. — С виду тихоней смотрит, а гляди-ка какая!.. «Уходом!..» Нет, ни окриком, ни плетью такую
не проймешь… Хуже начудит… Лаской надо, делать нечего… «Уходом!..» Эко слово сказала!..»
— В те поры, как жила я у матушки Манефы, была я дитя неразумное, — отвечала Груне Авдотья Марковна. — Одно ребячье было на
уме, да и смысл-то ребячий был. А теперь, — со светлой улыбкой она промолвила, — теперь уж
вышла я
из подростков.
Не чужими, своими глазами на свет Божий гляжу…
Все еще волновали Смолокурова привезенные Корнеем вести. Пленный брат
из ума не выходил, а любовь к дочери и жадность к деньгам
не позволяли решиться на выкуп. А тут еще Дарья Сергевна со своими опасеньями.
— Женится — переменится, — молвил Патап Максимыч. — А он уж и теперь совсем переменился. Нельзя узнать супротив прошлого года, как мы в Комарове с ним пировали. Тогда у него в самом деле только проказы да озорство на
уме были, а теперь парень совсем выровнялся… А чтоб он женины деньги нá ветер пустил, этому я в жизнь
не поверю. Сколько за ним ни примечал, видится, что
из него
выйдет добрый, хороший хозяин, и
не то чтоб сорить денежками, а станет беречь да копить их.
Ни слова
не сказала она посланному, приезжавшему в Комаров звать ее на крестины новорожденного внучка, а когда
вышел тот
из игуменьиной кельи, остановила его в сенях мать уставщица Аркадия и гневно ему выговаривала, что, дескать, видно, с
ума он спятил, затесавшись с таким зовом к игуменье.
— Ты с
ума сошла, моя милая! — кричит снова Павла Артемьевна,
выходя из себя. — Ты, кажется,
не соблаговолила причесаться нынче утром. Ступай сейчас же к крану и изволь пригладить эти лохмы!
«О, по-моему, по жалкому, земному эвклидовскому
уму моему, я знаю лишь то, что страдание есть, что виновных нет, что все одно
из другого
выходит прямо и просто, но ведь жить по этой эвклидовской дичи я
не могу же согласиться!
Все, что тогда было поживей
умом и попорядочнее, мужчины и женщины, по-своему шло вперед, читало, интересовалось и событиями на Западе, и всякими выдающимися фактами внутренней жизни, подчинялось, правда, общему гнету сверху, но
не всегда мирилось с ним, сочувствовало тем, кто «пострадал», значительно было подготовлено к тому движению, которое началось после Крымской войны, то есть всего три года после того, как мы
вышли из гимназии и превратились в студентов.
Мамаев. В глазах у меня от слез помутилось,
не помню, что было после того. Только, как
выходил я от начальника, было у меня на
уме отблагодарить слугу, угостить его в трактире, да… вспомнил свое заклятие. Смекнул, нечистый хочет со мною шутку сшутить, плюнул… а тут, будто
из земли вырос, стоит передо мною офицер при шпаге, сунул мне две грамотки в руку и говорит: «Отдай их Резинкину». Вот читай,
не про меня писано.